воскресенье, 03 июля 2011
Друг, товарищ и врач
Привычки. Интересная штука, ей-богу. Живешь себе порой, живешь, пребываешь в полной уверенности, что у тебя есть свои пристрастия, свои привычки - и вдруг осознаешь, что в действительности-то все делаешь совсем не так, как считаешь правильным.
Какой образ жизни является для меня естественным? Вы шутите, или действительно спросили об этом военного врача? Для меня естественен порядок, и еще раз порядок.
Да, я прекрасно понимаю, сколь убедительно звучат эти слова, когда я произношу их в доме, где среди ночи может заблажить дурным голосом скрипка или же пальба поднимается в тот самый миг, когда я принимаю у себя пациента с пошаливающими нервами. Я никогда не знаю, что именно окажется в сахарнице, если только не успею перехватить ее непосредственно из рук миссис Хадсон. Когда к нам стучатся в дверь, я готов к тому, что к нам может ворваться кто угодно, от банды уличных мальчишек до отряда полицейских, гудящих, как разъяренный пчелиный рой. Я выхожу из дома, уверенный, что иду в театр, а через полчаса мчусь, сломя голову, по таким закоулкам Лондона, куда не проникает даже солнечный свет, и гонюсь за каким-нибудь головорезом.
Прежде мне казалось, что есть лишь одно обстоятельство, которое способно сделать подобные вещи нормальными. Имя тому обстоятельству - война.
Я ведь уточнял, что я - военный врач? Вот-вот. О том и речь. На войне может произойти что угодно, на то она и война. Но почему же я мирюсь с тем, что такое происходит со мной в респектабельном, спокойном Лондоне, в моем собственном доме?
Приходится признать, что такой образ жизни - с внезапной пальбой, с буйными полосами бессонницы, сменяющимися полосами длительной апатии, с погонями за черт знает кем - это нормальный образ жизни для Холмса. Ну а Холмс...
Что толку отрицать? Холмс - и есть моя главная привычка.
Какой образ жизни является для меня естественным? Вы шутите, или действительно спросили об этом военного врача? Для меня естественен порядок, и еще раз порядок.
Да, я прекрасно понимаю, сколь убедительно звучат эти слова, когда я произношу их в доме, где среди ночи может заблажить дурным голосом скрипка или же пальба поднимается в тот самый миг, когда я принимаю у себя пациента с пошаливающими нервами. Я никогда не знаю, что именно окажется в сахарнице, если только не успею перехватить ее непосредственно из рук миссис Хадсон. Когда к нам стучатся в дверь, я готов к тому, что к нам может ворваться кто угодно, от банды уличных мальчишек до отряда полицейских, гудящих, как разъяренный пчелиный рой. Я выхожу из дома, уверенный, что иду в театр, а через полчаса мчусь, сломя голову, по таким закоулкам Лондона, куда не проникает даже солнечный свет, и гонюсь за каким-нибудь головорезом.
Прежде мне казалось, что есть лишь одно обстоятельство, которое способно сделать подобные вещи нормальными. Имя тому обстоятельству - война.
Я ведь уточнял, что я - военный врач? Вот-вот. О том и речь. На войне может произойти что угодно, на то она и война. Но почему же я мирюсь с тем, что такое происходит со мной в респектабельном, спокойном Лондоне, в моем собственном доме?
Приходится признать, что такой образ жизни - с внезапной пальбой, с буйными полосами бессонницы, сменяющимися полосами длительной апатии, с погонями за черт знает кем - это нормальный образ жизни для Холмса. Ну а Холмс...
Что толку отрицать? Холмс - и есть моя главная привычка.
Вопрос: Парадокс?
| 1. Парадокс | 15 | (100%) | |
| Всего: | 15 | ||
Друг, товарищ и врач
01.07.2011 в 20:47
Пишет Mr. Holmes:Дышать опиумом трудно, но если открыть окно для проветривания - можно ослепнуть от солнечного света. И ещё от осознания того, что, оказывается, планета продолжает вертеться, несмотря на глобальный застой в мировой преступности; ночь сменяет день, и прошло уже бесчисленное количество дней с моего последнего визита на улицу.
Именно поэтому шторы задвинуты, а окна закрыты. Голова, правда, порядочно раскалывается, поэтому у меня занимает несколько секунд взять с камина шприц и пару жгутов, перевязать их чуть выше локтя и вколоть небольшую дозу.
Через пару минут голова прошла, и появилось стойкое желание создать что-нибудь прекрасное. Я вытащил из-под софы гигантскую палитру, подаренную тётушкой полгода назад, и развёл немного воды. У меня не было бумаги, поэтому я решил закатать ковёр и изобразить что-нибудь на полу - но и того показалось мало, в общем-то, нельзя зажимать художника в рамки. Облизнув кисточку, я переключился на обои.
В комнате повисла отвратительная духота. Я расстегнул воротник и повёл лопатками, чувствуя, что рубашка на спине уже давно взмокла. Перед глазами стали мелькать звёзды и чёрные мошки, но все мои попытки от них избавиться не увенчались успехом, поэтому я взял с пола стакан с окрашенной водой и выплеснул его прямо перед собственным носом. Не помогло.
Я отошёл в сторону, пытаясь справиться с равновесием, но через секунду уже встретил затылком пол. Сердце стучалось о рёбра, как умалишённое, и дыхание никак не удавалось восстановить.
URL записиИменно поэтому шторы задвинуты, а окна закрыты. Голова, правда, порядочно раскалывается, поэтому у меня занимает несколько секунд взять с камина шприц и пару жгутов, перевязать их чуть выше локтя и вколоть небольшую дозу.
Через пару минут голова прошла, и появилось стойкое желание создать что-нибудь прекрасное. Я вытащил из-под софы гигантскую палитру, подаренную тётушкой полгода назад, и развёл немного воды. У меня не было бумаги, поэтому я решил закатать ковёр и изобразить что-нибудь на полу - но и того показалось мало, в общем-то, нельзя зажимать художника в рамки. Облизнув кисточку, я переключился на обои.
В комнате повисла отвратительная духота. Я расстегнул воротник и повёл лопатками, чувствуя, что рубашка на спине уже давно взмокла. Перед глазами стали мелькать звёзды и чёрные мошки, но все мои попытки от них избавиться не увенчались успехом, поэтому я взял с пола стакан с окрашенной водой и выплеснул его прямо перед собственным носом. Не помогло.
Я отошёл в сторону, пытаясь справиться с равновесием, но через секунду уже встретил затылком пол. Сердце стучалось о рёбра, как умалишённое, и дыхание никак не удавалось восстановить.
пятница, 01 июля 2011
Друг, товарищ и врач
А вот и еще одна моя претензия к Холмсу. Конечно, если рассудить, то винить мне следует себя, а не его. Но, с другой стороны... Судите сами.
Дело было в небольшом курортном городке на морском побережье. Собственно, точнее, пожалуй, было бы назвать его поселком. Не думайте, что мне удалось вытащить Холмса на оздоровительный отдых. Ничего подобного. Это он вытащил меня на очередное расследование. Три дня подряд мы бродили по захолустным деревенькам, бороздили поля, собирая на свою одежду обильно растущие в тех краях репьи, разговаривали с такими странными типами, у которых при иных обстоятельствах не рискнули бы спросить даже дорогу к вокзалу. Наконец Холмс добился каких-то результатов, делиться которыми он, по своей отвратительной привычке, не спешил. И все же он был вполне удовлетворен проделанной работой, иначе мне не удалось бы убедить его отправиться, наконец, на пляж.
Там-то мы и встретили мисс Уиллис, отдыхавшую в той же гостинице, которую и мы с Холмсом отвели под свой штаб.
Мисс Уиллис была прелестна. У нее были огромные синие глаза, светлые локоны, трогательно выбивавшиеся из-под соломенной шляпки, высокий, всегда будто немного дрожащий голосок... и невыносимая почтенная миссис Уиллис, ее матушка. Положительно, если бы не это последнее дополнение, мисс Уиллис просто бы не было цены.
Обычно мы виделись в обеденном зале, а теперь нам довелось повстречаться на пляже. Холмс как раз отправился поплавать, а я сидел на берегу, вытряхивая из ботинка песок.
- Когда я вижу мужчину, вытряхивающего песок из башмака, меня тут же тянет о нем позаботиться, - прогудел у меня над ухом бас, столь внезапный и звучный, что я едва не выронил ботинок. Подняв голову, я увидел над собой широкую, как кастрюля, физиономию миссис Уиллис. За ее плечом топталась сконфуженная дочь.
- А что, доктор, о вас есть кому позаботиться? - продолжало басить это чудовище.
- Я вполне уже могу сам... - озадаченно начал я.
- Я не о том, - отмахнулась миссис Уиллис. - Вы женаты, доктор Ватсон?
Поймите, мне не стыдно из-за того, что я солгал в ответ. Эта ложь меня ни к чему не обязывала, более того, создавала мне защиту.
И мне не стыдно из-за того, что, отвечая "да", я совсем не думал о поникшей мисс Уиллис.
И не стыдно из-за того, что, отвечая, я смотрел на Холмса, выходившего в этот момент из воды с разметавшимися влажными волосами.
Мне просто ужасно стыдно из-за того, что эта старая ханжа миссис У. могла перехватить направление моего взгляда.
Дело было в небольшом курортном городке на морском побережье. Собственно, точнее, пожалуй, было бы назвать его поселком. Не думайте, что мне удалось вытащить Холмса на оздоровительный отдых. Ничего подобного. Это он вытащил меня на очередное расследование. Три дня подряд мы бродили по захолустным деревенькам, бороздили поля, собирая на свою одежду обильно растущие в тех краях репьи, разговаривали с такими странными типами, у которых при иных обстоятельствах не рискнули бы спросить даже дорогу к вокзалу. Наконец Холмс добился каких-то результатов, делиться которыми он, по своей отвратительной привычке, не спешил. И все же он был вполне удовлетворен проделанной работой, иначе мне не удалось бы убедить его отправиться, наконец, на пляж.
Там-то мы и встретили мисс Уиллис, отдыхавшую в той же гостинице, которую и мы с Холмсом отвели под свой штаб.
Мисс Уиллис была прелестна. У нее были огромные синие глаза, светлые локоны, трогательно выбивавшиеся из-под соломенной шляпки, высокий, всегда будто немного дрожащий голосок... и невыносимая почтенная миссис Уиллис, ее матушка. Положительно, если бы не это последнее дополнение, мисс Уиллис просто бы не было цены.
Обычно мы виделись в обеденном зале, а теперь нам довелось повстречаться на пляже. Холмс как раз отправился поплавать, а я сидел на берегу, вытряхивая из ботинка песок.
- Когда я вижу мужчину, вытряхивающего песок из башмака, меня тут же тянет о нем позаботиться, - прогудел у меня над ухом бас, столь внезапный и звучный, что я едва не выронил ботинок. Подняв голову, я увидел над собой широкую, как кастрюля, физиономию миссис Уиллис. За ее плечом топталась сконфуженная дочь.
- А что, доктор, о вас есть кому позаботиться? - продолжало басить это чудовище.
- Я вполне уже могу сам... - озадаченно начал я.
- Я не о том, - отмахнулась миссис Уиллис. - Вы женаты, доктор Ватсон?
Поймите, мне не стыдно из-за того, что я солгал в ответ. Эта ложь меня ни к чему не обязывала, более того, создавала мне защиту.
И мне не стыдно из-за того, что, отвечая "да", я совсем не думал о поникшей мисс Уиллис.
И не стыдно из-за того, что, отвечая, я смотрел на Холмса, выходившего в этот момент из воды с разметавшимися влажными волосами.
Мне просто ужасно стыдно из-за того, что эта старая ханжа миссис У. могла перехватить направление моего взгляда.
Вопрос: Ай-яй-яй?
| 1. Ай-яй-яй, Ватсон! | 14 | (100%) | |
| Всего: | 14 | ||
Друг, товарищ и врач
Я не устаю перебирать в памяти все, чем этот ужасный человек отравил мою жизнь. Ведь он имеет удивительный талант переворачивать вверх дном все, в том числе и то, к чему, казалось бы, относится весьма благожелательно. Взять хотя бы мои отчаянные попытки приобщить его к искусству.
Да, Холмс великолепно разбирается в музыке. Правда, иногда он проделывает со скрипкой такое, по сравнению с чем меркнут кошачьи драки и скандалы владельца табачной лавочки с женой. Но как он понимает и чувствует оперу! Здесь он гурман, это бесспорно. Более того, периодически именно Холмс вытаскивает меня в Оперу, а не наоборот. Однако попробуйте заговорить с ним о литературе!
Никогда не забуду своих попыток познакомить Холмса с Шиллером. Мы едва не подрались из-за "Разбойников". Причем едва не подрались дважды. В первый раз - когда я заставлял его прочитать драму. Холмс отбивался, как нерадивый школьник, и даже заявлял, что у книжки-де скользкий переплет, и ее неудобно держать. Во второй раз мы едва не сцепились, когда он стал оценивать "Разбойников" с позиции своей профессии. Он назвал Карла Моора примитивным бандитом, а Франца - обладателем изощренного ума.
Самое худшее в этом то, что я так и не нашел достойных аргументов, чтобы ему возразить. Потому что при всем своем благородстве Карл действительно примитивно разбойничал, а мерзавец Франц плел изощренные интриги.
Никогда не забуду своей горечи. Впрочем, Холмс, заметив, как ходят желваки у меня на скулах, заверил меня, что Франц тоже давал маху: наверняка только дилетанты могли не разобрать, что письмо подделано.
С тех пор я больше не заставлял Холмса читать.
А может, он этого и добивался?
Да, Холмс великолепно разбирается в музыке. Правда, иногда он проделывает со скрипкой такое, по сравнению с чем меркнут кошачьи драки и скандалы владельца табачной лавочки с женой. Но как он понимает и чувствует оперу! Здесь он гурман, это бесспорно. Более того, периодически именно Холмс вытаскивает меня в Оперу, а не наоборот. Однако попробуйте заговорить с ним о литературе!
Никогда не забуду своих попыток познакомить Холмса с Шиллером. Мы едва не подрались из-за "Разбойников". Причем едва не подрались дважды. В первый раз - когда я заставлял его прочитать драму. Холмс отбивался, как нерадивый школьник, и даже заявлял, что у книжки-де скользкий переплет, и ее неудобно держать. Во второй раз мы едва не сцепились, когда он стал оценивать "Разбойников" с позиции своей профессии. Он назвал Карла Моора примитивным бандитом, а Франца - обладателем изощренного ума.
Самое худшее в этом то, что я так и не нашел достойных аргументов, чтобы ему возразить. Потому что при всем своем благородстве Карл действительно примитивно разбойничал, а мерзавец Франц плел изощренные интриги.
Никогда не забуду своей горечи. Впрочем, Холмс, заметив, как ходят желваки у меня на скулах, заверил меня, что Франц тоже давал маху: наверняка только дилетанты могли не разобрать, что письмо подделано.
С тех пор я больше не заставлял Холмса читать.
А может, он этого и добивался?
Вопрос: Да?
| 1. Да | 12 | (100%) | |
| Всего: | 12 | ||
воскресенье, 26 июня 2011
Друг, товарищ и врач
Вопрос "Как вы выбрали свою профессию?", как вариант - "Почему вы стали врачом?", всегда обескураживал меня. По-моему, с тем же успехом можно потребовать у человека объяснений, почему он носит темно-зеленое пальто, а не черное, почему ему нравится сидеть возле камина, и так далее. Просто потому, что вы считаете что-то наиболее для себя подходящим - какие еще тут нужны причины.
Когда я определился с выбором профессии, я тоже затрудняюсь ответить. Мне давно уже кажется, что намерение заниматься медициной было присуще мне едва ли не от рождения. Хотя, оглядываясь назад, я могу восстановить в памяти некоторые вехи на пути, приведшем меня к нынешней профессии.
Вот я, лет пяти, не более, стою на табуретке у открытого буфета и верчу в руках склянку с микстурой от мигрени. Ее прописали моей тетушке. Я не очень хорошо понимаю, что такое мигрень, но помню, что тетушка называла микстуру "своим спасением". Мне интересно, спасет ли она меня от ссадины на коленке. Выяснить это я не успеваю: распахивается дверь, и в кухню врывается перепуганная до смерти няня. Так я узнаю, что одна и та же микстура может называться и "мое спасение", и "бяка".
Я нахожу на улице красивую стекляшку, которая, увы, оказывается слишком острой. Палец у меня порезан, соседская Лиззи ревет в три ручья, а я бегаю за ней, пытаясь объяснить, что кровь - это совсем не страшно, надо просто взять платок и перевязать вот так. Лиззи плачет еще громче, на шум выходят родители, и отец долго объясняет мне, что доктор никому не должен причинять вреда. Значит, пугать тоже никого нельзя.
Полисмену не нравится, что мы с друзьями слишком громко смеемся в сквере. Мы уходим, вежливо попрощавшись с ним на языке Проперция, и полисмен остается в неведении, что его обозвали "гнойным чирьем".
На войне все просто и понятно. Есть раненые, которые пострадали в результате боевых действий, и больные, тяжело перенесшие особенности местного климата. А ля гер ком а ля гер.
В Лондоне меня периодически охватывает недоумение: почему? Как можно творить нечто подобное с людьми, которые не выходят с тобой на бой с оружием в руках, которые живут с тобой в одном городе и так же, как ты, верно служат той же самой королеве. Недоумение сменяется гневом, и сдерживать этот гнев кажется неправильным... Но вдруг рука Холмса сжимает мое запястье, и я слышу укоризненное: "Вы доктор, все-таки".
И еще в Лондоне есть сам Холмс. Он втягивает меня в одну криминальную историю за другой. Он приводит меня в отчаяние, издеваясь над собственным организмом с безжалостностью, достойной Торквемады. Он не слушает самых элементарных советов. Более того - у меня подчас создается впечатление, что он сознательно действует мне наперекор.
Почему я это терплю - главная моя медицинская загадка на сегодняшний день.
Когда я определился с выбором профессии, я тоже затрудняюсь ответить. Мне давно уже кажется, что намерение заниматься медициной было присуще мне едва ли не от рождения. Хотя, оглядываясь назад, я могу восстановить в памяти некоторые вехи на пути, приведшем меня к нынешней профессии.
Вот я, лет пяти, не более, стою на табуретке у открытого буфета и верчу в руках склянку с микстурой от мигрени. Ее прописали моей тетушке. Я не очень хорошо понимаю, что такое мигрень, но помню, что тетушка называла микстуру "своим спасением". Мне интересно, спасет ли она меня от ссадины на коленке. Выяснить это я не успеваю: распахивается дверь, и в кухню врывается перепуганная до смерти няня. Так я узнаю, что одна и та же микстура может называться и "мое спасение", и "бяка".
Я нахожу на улице красивую стекляшку, которая, увы, оказывается слишком острой. Палец у меня порезан, соседская Лиззи ревет в три ручья, а я бегаю за ней, пытаясь объяснить, что кровь - это совсем не страшно, надо просто взять платок и перевязать вот так. Лиззи плачет еще громче, на шум выходят родители, и отец долго объясняет мне, что доктор никому не должен причинять вреда. Значит, пугать тоже никого нельзя.
Полисмену не нравится, что мы с друзьями слишком громко смеемся в сквере. Мы уходим, вежливо попрощавшись с ним на языке Проперция, и полисмен остается в неведении, что его обозвали "гнойным чирьем".
На войне все просто и понятно. Есть раненые, которые пострадали в результате боевых действий, и больные, тяжело перенесшие особенности местного климата. А ля гер ком а ля гер.
В Лондоне меня периодически охватывает недоумение: почему? Как можно творить нечто подобное с людьми, которые не выходят с тобой на бой с оружием в руках, которые живут с тобой в одном городе и так же, как ты, верно служат той же самой королеве. Недоумение сменяется гневом, и сдерживать этот гнев кажется неправильным... Но вдруг рука Холмса сжимает мое запястье, и я слышу укоризненное: "Вы доктор, все-таки".
И еще в Лондоне есть сам Холмс. Он втягивает меня в одну криминальную историю за другой. Он приводит меня в отчаяние, издеваясь над собственным организмом с безжалостностью, достойной Торквемады. Он не слушает самых элементарных советов. Более того - у меня подчас создается впечатление, что он сознательно действует мне наперекор.
Почему я это терплю - главная моя медицинская загадка на сегодняшний день.
Вопрос: Понравилось?
| 1. Да | 16 | (100%) | |
| Всего: | 16 | ||
пятница, 24 июня 2011
Друг, товарищ и врач
Я взялся за письмо сразу после того, как Мэри отправилась к своему ученику. Не буду упоминать, какими комментариями она сопровождала свою прощальную просьбу не только не выходить в таком виде на улицу, но и не приближаться к окну. Едва за ней закрылась дверь, я сел за стол и взялся за перо. Настало время написать, наконец, то письмо, которое я и так откладывал непозволительно долго.
«Здравствуйте, уважаемый мистер Холмс!
Надеюсь, у Вас все благополучно. Приношу свои искренние извинения за то, что на столь долгий срок оставил без ответа Ваше любезное приглашение приехать к Вам в загородное поместье. Я был бы счастлив…
Мы с мисс Морстен, моей невестой, были бы счастливы принять его.
Если я…
Если мы где-нибудь и сможем отдохнуть от городской суеты, то лишь в Вашем имении. Только Вам под силу оградить нас от тех безумств, в которые Ваш младший брат не может не втягивать всех, кто оказывается в пределах его досягаемости. Кажется, Вы единственный, кто способен его обуздать. Не поймите меня превратно, я весьма признателен ему за то, что он восстановил мою репутацию, выяснив обстоятельства таинственного воскрешения лорда Блэквуда. Но справедливость вынуждает меня помнить и то, что именно Ваш брат и вовлек меня в охоту на это чудовище.
Одним словом, Вы сами видите, что сейчас, накануне свадьбы, даже кратковременное пребывание в Вашем поместье, вдали от…
другого чудовища
Вашего брата
лондонской суеты оказало бы на меня
на нас с Мэри самое благотворное воздействие.
Заранее глубоко Вам признателен.
Искренне Ваш,
Джон Ватсон».
Дописав письмо, я положил перо на место, взял коробок, чиркнул спичкой и держал листок у пламени до тех пор, пока в пальцах у меня не остался зажат только маленький потемневший клочок, на котором проступали буквы: «мистер Холмс».
«Здравствуйте, уважаемый мистер Холмс!
Надеюсь, у Вас все благополучно. Приношу свои искренние извинения за то, что на столь долгий срок оставил без ответа Ваше любезное приглашение приехать к Вам в загородное поместье. Я был бы счастлив…
Мы с мисс Морстен, моей невестой, были бы счастливы принять его.
Если я…
Если мы где-нибудь и сможем отдохнуть от городской суеты, то лишь в Вашем имении. Только Вам под силу оградить нас от тех безумств, в которые Ваш младший брат не может не втягивать всех, кто оказывается в пределах его досягаемости. Кажется, Вы единственный, кто способен его обуздать. Не поймите меня превратно, я весьма признателен ему за то, что он восстановил мою репутацию, выяснив обстоятельства таинственного воскрешения лорда Блэквуда. Но справедливость вынуждает меня помнить и то, что именно Ваш брат и вовлек меня в охоту на это чудовище.
Одним словом, Вы сами видите, что сейчас, накануне свадьбы, даже кратковременное пребывание в Вашем поместье, вдали от…
другого чудовища
Вашего брата
лондонской суеты оказало бы на меня
на нас с Мэри самое благотворное воздействие.
Заранее глубоко Вам признателен.
Искренне Ваш,
Джон Ватсон».
Дописав письмо, я положил перо на место, взял коробок, чиркнул спичкой и держал листок у пламени до тех пор, пока в пальцах у меня не остался зажат только маленький потемневший клочок, на котором проступали буквы: «мистер Холмс».
Вопрос: Понравилось?
| 1. Да | 19 | (100%) | |
| Всего: | 19 | ||
Друг, товарищ и врач
Синяк, полученный на боксерском матче, где я собирался быть всего лишь зрителем, пробудил во мне воспоминания об одном происшествии, после которого я принял решение коренным образом изменить свою жизнь и придерживаться рамок, обычных для уважающего себя джентльмена.
Я не могу пока раскрыть детали того дела, которое вынудило нас с Холмсом карабкаться по шаткой приставной лестнице на грязный чердак в незнакомом заброшенном доме и несколько часов сидеть там в засаде, задыхаясь от пыли и время от времени выпутывая из волос возмущенных нашим вторжением летучих мышей. Эта история может неблагоприятным образом сказаться на судьбе некоторых фигурантов, и пока я вынужден умалчивать о подробностях. Надеюсь, впрочем, что настанет день, когда отчет об этом приключении пополнит перечень тех моих рассказов о наших с Холмсом похождениях, которые дошли до широкой читательской публики. Хотя мне, признаюсь, не очень лестно признаваться в том, что, несмотря на общий успех нашего предприятия, сам я оказался не на высоте в батальной его части. Холмс с блеском распутал очередную загадку, разрушив преступный замысел парочки негодяев. Злоумышленники были схвачены, однако я при этом получил такой ушиб в области глаза, что, по выражению Холмса, "фонарщики на Бейкер-стрит на добрую неделю остались без работы".
По окончании того мероприятия я шел домой в одиночестве, поскольку Холмсу пришлось завернуть в полицейский участок и разъяснить там подробности происшедшего. Уже светало, улицы начинали оживать. По мере того, как рассеивался мрак, слабела и моя иллюзия, что в подобном виде можно спокойно ходить по улицам Лондона. Я не мог упрекнуть прохожих за те косые взгляды, которыми они меня награждали. Ведь и сам бы я без восторга отнесся бы к джентльмену, идущему по улице в костюме, первоначальный цвет которого смутно угадывался под налетом пыли, с голубиным пухом в волосах и с синяком, спорившим яркостью с красками восхода.
Худшим мгновением за всю эту прогулку стал миг, когда в окне проезжающего мимо кэба мелькнуло лицо одного из моих клиентов, респектабельного господина, без сомнения, с утра пораньше направлявшегося в Сити. Мысль о том, что он может узреть своего доктора в подобном виде, повергла меня в такую панику, что я метнулся в ближайший переулок, пытаясь спрятаться. Идея была не из лучших: меня с равным пылом облаяли и маленький сварливый мопс, и его плюгавый брюзгливый хозяин. Последний возмущался, что добропорядочные подданные ее величества имеют полное право прогуливаться по улицам с собакой, не опасаясь, что какой-то бездомный бродяга варварски нарушит их покой.
Сам не знаю, почему на меня произвели столь сильное впечатление его слова. Сидя в кресле у камина, держа примочку у глаза, я мечтал о том, как буду сам тихо и мирно гулять по Лондону, не опасаясь, что на меня вот-вот сделают засаду, или что меня самого вынудят нападать на какого-нибудь бандита. Тогда я и принял решение начать иной образ жизни.
Да, я знаю, что такое решение я принимал уже неоднократно. Как, собственно, и сейчас, с Мэри. Но тогда я тоже совершил важный шаг.
Едва с моего лица сошли следы ночного побоища, я отправился к заводчику, порекомендованному мне друзьями, и обзавелся важным атрибутом добропорядочной, мирной, размеренной жизни. Я обзавелся Глэдстоуном.
Холмс был не против.
Я не могу пока раскрыть детали того дела, которое вынудило нас с Холмсом карабкаться по шаткой приставной лестнице на грязный чердак в незнакомом заброшенном доме и несколько часов сидеть там в засаде, задыхаясь от пыли и время от времени выпутывая из волос возмущенных нашим вторжением летучих мышей. Эта история может неблагоприятным образом сказаться на судьбе некоторых фигурантов, и пока я вынужден умалчивать о подробностях. Надеюсь, впрочем, что настанет день, когда отчет об этом приключении пополнит перечень тех моих рассказов о наших с Холмсом похождениях, которые дошли до широкой читательской публики. Хотя мне, признаюсь, не очень лестно признаваться в том, что, несмотря на общий успех нашего предприятия, сам я оказался не на высоте в батальной его части. Холмс с блеском распутал очередную загадку, разрушив преступный замысел парочки негодяев. Злоумышленники были схвачены, однако я при этом получил такой ушиб в области глаза, что, по выражению Холмса, "фонарщики на Бейкер-стрит на добрую неделю остались без работы".
По окончании того мероприятия я шел домой в одиночестве, поскольку Холмсу пришлось завернуть в полицейский участок и разъяснить там подробности происшедшего. Уже светало, улицы начинали оживать. По мере того, как рассеивался мрак, слабела и моя иллюзия, что в подобном виде можно спокойно ходить по улицам Лондона. Я не мог упрекнуть прохожих за те косые взгляды, которыми они меня награждали. Ведь и сам бы я без восторга отнесся бы к джентльмену, идущему по улице в костюме, первоначальный цвет которого смутно угадывался под налетом пыли, с голубиным пухом в волосах и с синяком, спорившим яркостью с красками восхода.
Худшим мгновением за всю эту прогулку стал миг, когда в окне проезжающего мимо кэба мелькнуло лицо одного из моих клиентов, респектабельного господина, без сомнения, с утра пораньше направлявшегося в Сити. Мысль о том, что он может узреть своего доктора в подобном виде, повергла меня в такую панику, что я метнулся в ближайший переулок, пытаясь спрятаться. Идея была не из лучших: меня с равным пылом облаяли и маленький сварливый мопс, и его плюгавый брюзгливый хозяин. Последний возмущался, что добропорядочные подданные ее величества имеют полное право прогуливаться по улицам с собакой, не опасаясь, что какой-то бездомный бродяга варварски нарушит их покой.
Сам не знаю, почему на меня произвели столь сильное впечатление его слова. Сидя в кресле у камина, держа примочку у глаза, я мечтал о том, как буду сам тихо и мирно гулять по Лондону, не опасаясь, что на меня вот-вот сделают засаду, или что меня самого вынудят нападать на какого-нибудь бандита. Тогда я и принял решение начать иной образ жизни.
Да, я знаю, что такое решение я принимал уже неоднократно. Как, собственно, и сейчас, с Мэри. Но тогда я тоже совершил важный шаг.
Едва с моего лица сошли следы ночного побоища, я отправился к заводчику, порекомендованному мне друзьями, и обзавелся важным атрибутом добропорядочной, мирной, размеренной жизни. Я обзавелся Глэдстоуном.
Холмс был не против.
Вопрос: Вы ведь...
| 1. не против? | 21 | (100%) | |
| Всего: | 21 | ||
четверг, 23 июня 2011
Друг, товарищ и врач
22.06.2011 в 20:04
Пишет Mr. Holmes:Бездомные мальчишки - самый честный народ Англии. Дайте им пару монет, и они с любым заданием справятся за считанные минуты, в то время как та же бравая команда Лестрейда будет копошиться, словно стайка красных муравьев у банки с вареньем - до самого заката.
Собственно, поэтому мои послания Ватсону я всегда с большой охотой доверяю десятилетнему Джозефу, которого скоро можно будет считать таким же работником, как миссис Хадсон, пожалуй, толка от него даже больше - деликатесы домовладелицы с каждом разом использовать в пищу всё страшнее и страшнее. К слову, таинственный взгляд этой кровожадной старушки никогда не внушал мне доверия.
В записке всего несколько слов, надеюсь, Ватсона удастся заинтересовать.
URL записиСобственно, поэтому мои послания Ватсону я всегда с большой охотой доверяю десятилетнему Джозефу, которого скоро можно будет считать таким же работником, как миссис Хадсон, пожалуй, толка от него даже больше - деликатесы домовладелицы с каждом разом использовать в пищу всё страшнее и страшнее. К слову, таинственный взгляд этой кровожадной старушки никогда не внушал мне доверия.
В записке всего несколько слов, надеюсь, Ватсона удастся заинтересовать.
"Доктор, приезжайте как можно скорее!
Холмс".
Холмс".
вторник, 21 июня 2011
Друг, товарищ и врач
Какое странное чувство иногда возникает у человека, когда он стоит на пороге принятия важного решения... Нет, даже более того - когда решение уже принято, но шаг еще не сделан. Внезапно ты отшатываешься назад, прочь от черты, которую едва не перешел - и тебя охватывает неописуемая радость из-за того, что ты пока не лишил себя этой возможности отступления, у тебя еще есть выбор, и ты - полновластный хозяин своей судьбы.
К чему я это? К тому, что именно с таким чувством я шагал сегодня по запруженным народом улицам Лондона к нашему дому на Бейкер-стрит, и меня переполняла радость от сознания того, что я все еще вправе называть этот дом своим.
Еще немного - и я признаюсь себе, что радуюсь возможности все еще именоваться холостяком. Как неучтиво по отношению к Мэри. Конечно же, это не имеет к ней никакого отношения. И к Холмсу тоже. Это не более чем общие соображения. И вообще, я просто хотел пройтись, вот и отправился на Бейкер-стрит, хотя сегодня меня там никто не ждал. Оставалось еще несколько пациентов, которых я пока не успел уведомить о перемене адреса, но сегодня никто из них ко мне не собирался. Ну и что? Я имею право просто зайти на квартиру, с которой еще не съехал окончательно?
Кэб брать не хотелось, да и свободных экипажей мне не попадалось. Из одного кэба на меня коротко взглянул какой-то тип. Странное дело: лица его я не запомнил, а вот за взгляд захотелось хорошенько двинуть в ухо. Сам не знаю, почему. Просто на всякий случай.
Словом, до Бейкер-стрит я неторопливо добрался пешком. Первым делом я заглянул к Холмсу, но его не оказалось дома. А жаль, потому что у меня возникло к нему несколько вопросов. Первый из них касался кое-каких моих инструментов, которые у меня руки не доходили забрать. Каким-то таинственным образом они переместились из моей комнаты в комнату Холмса. Еще более таинственным образом они сложились в замысловатую конструкцию, дополненную к тому же предметами кухонной утвари. Конструкция отдаленно напоминала силок, но такой силок мог соорудить только обладатель совершенно иррационального, больного вображения. И я одного такого знал.
Второй вопрос был связан с птицей. Насколько я понимаю, она очутилась в комнате именно благодаря вышеописанному силку. Какая-то маленькая, невзрачная, не помню даже, как такие называются. Одна из тех малявок, на которых щерился с подоконника наш кот во времена моего детства. Некоторое время мы с этой птицей задумчиво разглядывали друг друга. У меня складывалось подозрение, что она раздражена не менее меня. На миг возникло искушение вытащить ее из ловушки и выпустить в окно. А инструменты забрать. Порыв, возможно, сентиментальный, но рациональный.
Должен признаться, что порыву этому я так и не внял. Мне настолько живо представилось выражение лица Холмса, когда он вернется в комнату, и не найдет там ни инструментов, ни птицы, что вместо закономерного злорадства я испытал сожаление.
- Извини, малютка, - сказал я птице. - Придется тебе потерпеть его причуды.
Порыв тоже сентиментальный, но абсолютно бессмысленный. Я определенно сошел с ума, раз из двух сетиментальных порывов поддался именно этому.
Я взял из своей комнаты старенький медицинский альбом; он едва не рассыпался на отдельные листки, и рисунки в нем стерлись и поблекли так, что на них почти невозможно было ничего разглядеть. Я уж не говорю о том, что содержание его безнадежно устарело не менее десятка лет тому назад. Но я решил считать, что пришел сюда не просто так, а зачем-то. Вот хоть за этим альбомом.
На обратном пути мне повстречался мистер Эпсом, один из тех моих клиентов, которые еще не знали ни о грядущих переменах в моей жизни, ни о переезде. Когда он спросил, смогу ли я принять его на следующей неделе, рука моя потянулась к карману, где лежали визитки с новым адресом... и вытащила сигару.
- Разумеется, - ответил я Эпсому. - Я к вашим услугам.
Как сентиментально.
И глупо.
Еще более глупо то, что я до вечера кочевал по улицам, поужинал в одиночестве в ресторане, и лишь когда уже смеркалось, возвратился в новую обитель. Здесь было аккуратно прибрано, и никто не таскал мои инструменты, и Глэдстоун никогда не валялся пьяный, но почему-то я все еще не привык считать этот дом своим.
К чему я это? К тому, что именно с таким чувством я шагал сегодня по запруженным народом улицам Лондона к нашему дому на Бейкер-стрит, и меня переполняла радость от сознания того, что я все еще вправе называть этот дом своим.
Еще немного - и я признаюсь себе, что радуюсь возможности все еще именоваться холостяком. Как неучтиво по отношению к Мэри. Конечно же, это не имеет к ней никакого отношения. И к Холмсу тоже. Это не более чем общие соображения. И вообще, я просто хотел пройтись, вот и отправился на Бейкер-стрит, хотя сегодня меня там никто не ждал. Оставалось еще несколько пациентов, которых я пока не успел уведомить о перемене адреса, но сегодня никто из них ко мне не собирался. Ну и что? Я имею право просто зайти на квартиру, с которой еще не съехал окончательно?
Кэб брать не хотелось, да и свободных экипажей мне не попадалось. Из одного кэба на меня коротко взглянул какой-то тип. Странное дело: лица его я не запомнил, а вот за взгляд захотелось хорошенько двинуть в ухо. Сам не знаю, почему. Просто на всякий случай.
Словом, до Бейкер-стрит я неторопливо добрался пешком. Первым делом я заглянул к Холмсу, но его не оказалось дома. А жаль, потому что у меня возникло к нему несколько вопросов. Первый из них касался кое-каких моих инструментов, которые у меня руки не доходили забрать. Каким-то таинственным образом они переместились из моей комнаты в комнату Холмса. Еще более таинственным образом они сложились в замысловатую конструкцию, дополненную к тому же предметами кухонной утвари. Конструкция отдаленно напоминала силок, но такой силок мог соорудить только обладатель совершенно иррационального, больного вображения. И я одного такого знал.
Второй вопрос был связан с птицей. Насколько я понимаю, она очутилась в комнате именно благодаря вышеописанному силку. Какая-то маленькая, невзрачная, не помню даже, как такие называются. Одна из тех малявок, на которых щерился с подоконника наш кот во времена моего детства. Некоторое время мы с этой птицей задумчиво разглядывали друг друга. У меня складывалось подозрение, что она раздражена не менее меня. На миг возникло искушение вытащить ее из ловушки и выпустить в окно. А инструменты забрать. Порыв, возможно, сентиментальный, но рациональный.
Должен признаться, что порыву этому я так и не внял. Мне настолько живо представилось выражение лица Холмса, когда он вернется в комнату, и не найдет там ни инструментов, ни птицы, что вместо закономерного злорадства я испытал сожаление.
- Извини, малютка, - сказал я птице. - Придется тебе потерпеть его причуды.
Порыв тоже сентиментальный, но абсолютно бессмысленный. Я определенно сошел с ума, раз из двух сетиментальных порывов поддался именно этому.
Я взял из своей комнаты старенький медицинский альбом; он едва не рассыпался на отдельные листки, и рисунки в нем стерлись и поблекли так, что на них почти невозможно было ничего разглядеть. Я уж не говорю о том, что содержание его безнадежно устарело не менее десятка лет тому назад. Но я решил считать, что пришел сюда не просто так, а зачем-то. Вот хоть за этим альбомом.
На обратном пути мне повстречался мистер Эпсом, один из тех моих клиентов, которые еще не знали ни о грядущих переменах в моей жизни, ни о переезде. Когда он спросил, смогу ли я принять его на следующей неделе, рука моя потянулась к карману, где лежали визитки с новым адресом... и вытащила сигару.
- Разумеется, - ответил я Эпсому. - Я к вашим услугам.
Как сентиментально.
И глупо.
Еще более глупо то, что я до вечера кочевал по улицам, поужинал в одиночестве в ресторане, и лишь когда уже смеркалось, возвратился в новую обитель. Здесь было аккуратно прибрано, и никто не таскал мои инструменты, и Глэдстоун никогда не валялся пьяный, но почему-то я все еще не привык считать этот дом своим.
Вопрос: Понравилось?
| 1. Да | 30 | (100%) | |
| Всего: | 30 | ||
Друг, товарищ и врач
(многовариантное)
Вопрос: Понравилось?
| 1. Дизайн | 24 | (31.17%) | |
| 2. Аватары | 24 | (31.17%) | |
| 3. Профиль | 29 | (37.66%) | |
| Всего: | 77 Всего проголосовало: 35 |
||